«Весточка с фронта»

* * *
Февраль 1943.
В семи километрах от города N расположилась советская противотанковая артиллерия. Возле орудия стоял статный мужчина в серой шинели и кирзовых сапогах. Рядовой Фёдор Мельников посмотрел вдаль и сдвинул ушанку. Он заметил, как на белом взгорье появились немецкие танки. Их гусеницы лязгали, вгрызаясь в наст и мёрзлую почву, танки двигались вперёд, оставляя позади серые полосы.
Однополчанин передал Мельникову тяжёлый снаряд и тот вставил снаряд в пушку, будто загнал шар в лузу. Фёдор глянул на взгорье – немецкие танки с крестами на башне казались ему пауками, которые плели на снегу паутину, стараясь заманить врага в ловушку.
С малых лет Федя помогал отцу на покосе и видел разных пауков, у некоторых из них на брюшке начертан крест.
Наводчики прицелились, лейтенант Константин Бородин скомандовал батарее: «Огонь!»
Выстрелив, пушка подскочила, гильза ракетой отлетела назад. Снаряд перебил гусеницу, Т-III развернулся, встав боком. Фёдор вставил патрон. Другой снаряд пробил бензобак танка, и пламя охватило стального «паука». Из люка вылезли немцы, на них полыхала одежда, фашисты катались по снегу, стараясь потушить огонь.
Фёдор пошевелил скулами, его глаза заблестели. «Получили, фрицы?!»
Загрохотали залпы орудий. «Пантера» лежала на боку с перебитыми гусеницами, горел «Тигр». Стальные «пауки» выстрелили, в четырёх метрах от пушек прогремели взрывы. Утренний воздух пропах бензином и порохом.
Бой продолжался шесть часов.
На поле валялись и дымили искорёженные танки, перевёрнуты пушки, взрыта земля от разорвавшихся снарядов. Фёдор встал на место убитого наводчика, прицелился…. Громыхнул взрыв. Пушка подпрыгнула, Мельникова отбросило на два метра.
Лейтенант взглянул на окровавленного Фёдора. Немецкие танки отступали…
Из дома вышла статная женщина в потёртой фуфайке и кирзовых сапогах. Солнце встретило её весенним теплом. Она глянула на небо. Сплюснутый нос Лукии усеян веснушками, полные щёки, будто маленькие яблочки, налились румянцем. Лукия взяла коромысло и нацепила вёдра. Положив водонос на плечо, она направилась к калитке.
Сердце ёкнуло. Что-то с Федей содеялось. Пятьдесят семь дней писем не приходило. Душа беду чует. Лукия остановилась и заплакала. Шесть месяцев назад она потеряла годовалого сына Петю, который умер от кори. «Господи, за что караешь меня, горемычную?»
Она открыла калитку. Выйдя на улицу, Кея хлопнула дверцей – тын пошатнулся, на прутах висели горшки, ей показалось, что они зазвенели, как колокол набата.
Таял снег, вода ручьём стекала с холма в Енисей. Влажная земля чавкала под сапогами Лукии, она шла к колодцу, похожему на журавля. Возле него стояла худая женщина, одетая в залатанную телогрейку. Агафья перебирала руками верёвку, поднимая ведро с водой.
– Здравствуй, Кея.
Лукия кивнула, не сказав в ответ ни слова.
– Чаво хмурая? Слушала сводку?
Кея промолчала. Она подошла к колодцу, её колени упёрлись в сруб, Лукия поставила вёдра и коромысло.
– Вчерась от Прохора «треуголку» получила. Пишет: «Тоскую по тебе и сыну. Ворочусь с фронта – первым делом баньку истопи».
Лукия опустила голову и глянула в колодец, в ведре плескалась вода, завораживая женщину. Она не слушала подругу, думала о муже.
«Жив Федя? Убит? Нет-нет. Надо гнать дурные мысли из головы».
Кея вспоминала, как с мужем косили сено, как Фёдор радовался рождению сына. Мельников брал шестимесячного ребёнка на руки и подкидывал вверх, смеялись все: отец, мать и дитя. Кея вспоминала, как муж приходил с поля, пропахший потом и ветром, Фёдор умывался во дворе, а она стояла возле супруга и держала полотенце. Лукия любила эти минуты счастья. «Я многое бы отдала, чтобы увидеть Федю. Прислал бы весточку с фронта. Петровне две похоронки пришли, сначала оплакивала мужа, через полгода сына».
– Говори, чо стряслось? – по-сибирски чокая, допытывалась Агафья.
– Пятьдесят семь дней писем не получала. Чую, беда с ним случилась.
– Погиб?
– Типун тебе на язык! – встрепенувшись, со злом крикнула Кея.
– Прости. – Агафья приобняла подругу. – Живой Фёдор, живой… – Женщина наклонила ведро, вода шумным потоком устремилась в оцинкованный сосуд.
– Дурной сон видела...
Сзади подкралась престарелая женщина. Подняв платок возле уха, она прислушивалась к каждому слову. Дарья Порфирьевна сморщилась и пошевелила усиками, которые топорщились над губой.
– Помер твой Федька, и весь сказ, – прокаркала старуха, коснувшись острого носа, который мог проткнуть лист тонкой бумаги.
Агафья упустила веревку из рук.
– Тётка Дарья, чаво ты взъелась?
– Я табе не родня! – Пожилая женщина выхватила веревку из рук Агафьи, та отшатнулась, удивленно моргая глазами. – Пустолайки. Брешете что попало.
– Прикуси язык, «прокурор». Куды лезешь не в свою очередь.
– Чаво? – вскрикнула Дарья Порфирьевна. – Молчи. Казачье отродье.
– А ну дай! – воскликнула Кея и с силой вырвала веревку из рук пожилой женщины.
– Смотрите-ка, Надежда идет, – произнесла Агафья, тем самым переключив внимание Лукии и Дарьи Порфирьевны на почтальонку.
По дороге шагала маленькая шустрая девушка лет двадцати в чёрном платке. Заметив свербящие взгляды женщин, она опустила голову, пряча глаза. Лукия, Агафья и Дарья Порфирьевна смотрели на почтальонку, в их глазах светилась надежда на хорошие вести, но по поведению Надежды Кея понимала, что девушка в чёрном платке несёт «похоронку». Бузунова подошла к колодцу.
– Кому известие в конверте? – спросила Лукия, молясь про себя всем святым.
– Тебе, – грудным, низким голосом пробасила Дарья Порфирьевна.
Кея перекрестилась и присела на колодец.
– Нет, – подняв голову, прошептала Надежда.
Громко выдохнув, Лукия прикрыла лицо, сердце затрепыхалось в груди Кеи, словно там билась птица, вырываясь из клетки.
– Кому? Не томи… – приказала Дарья Порфирьевна.
– Вам.
– Что?
Почтальонка вытащила из сумки «похоронку» и, пряча глаза, вручила Дарье Порфирьевне, та прижала конверт к сердцу. Попятившись, пожилая женщина упала, у нее скосился рот, она пыталась что-то сказать, но не издала ни звука.
– Зовите фельдшера! – крикнула Надежда.
Агафья помчалась в медицинский пункт. Дарью Порфирьевну отнесли в дом. Женщины возвращались к колодцу, потупив взор, они шли молча.
– Жаль Порфирьевну, – нарушив тишину, произнесла почтальонка. – Совсем одна осталась. В гражданскую войну муж и старший сын погибли, замуж так и не вышла, одна радость была у нее – Костя, и того забрали. Сельсовет решит, кто за ней ухаживать станет. Не жадная. Бывало, придешь, а она чаем угостит. Вот что война проклятая с людьми-то делает.
Опустив руку в суму, почтальонка вытащила письмо, в уголках губ Кеи скользнула улыбка: женщина узнала почерк Фёдора. Надежда протянула ей «треуголку».
– Грамоте училась год… – Лукия отдала письмо почтальонке. – Прочти, Надя!
Взглянув в увлажнённые глаза Кеи, Надежда стала читать.
«Здравствуйте, милые мои, родные! Как поживаете? В прошлом году картошка не уродилась, хватает ли вам еды? Мама, слыхать ли про брата Лёню? Писали, что воюет. Я отвоевался. Лежу в госпитале и пишу письмо. Спасибо врачам, вытащили меня с того света. В бою ранило в ногу. Кея, не беспокойся, я здоров, могу вприсядку станцевать. В первых числах мая вернусь домой, завтра выписка. Целую и обнимаю крепко. Фёдор Мельников».
Надежда отдала письмо плачущей Лукии. Она прижала его к сердцу, будто боялась, что из «треуголки» выпорхнет голубь…

У Фёдора и Лукии родились четверо детей. Рядовой Мельников награжден медалями: «За боевые заслуги» и «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». В 1977 году мой дед умер от гангрены, сказалось боевое ранение.

п. Усть-Абакан