Избы наши никогда по-настоящему не запирались. Уходя из дома, хозяева просто вешали на дверь замок без всякого ключа, а у кого замка не было, вставляли в замочную петлю щепку или подпирали дверь палкой.
Моя Крёстная сидела у нас в гостях, и ей понадобилось что-то принести из дома, не помню, что именно, наверное, какую-то посуду. И она послала меня.
Дверь её дома была закрыта, висел большой чёрный замок, который я легко сняла. То, что Крёстная просила принести, лежало в стенном шкафчике. Я открыла шкафчик и… увидела банку с повидлом. Обыкновенная магазинная банка, с этикеткой, а повидло тёмное и густое… Как же мало перепадало мне сладостей, если я забыла стыд и страх, увидев это повидло!.. Я открыла банку, взяла лежащую тут же ложку и хотела только попробовать…чуть-чуть… на кончике ложки… но… ела и ела ложку за ложкой, забыв обо всём.
Очнулась я от голоса Крёстной:
– А я думаю, куда девка потерялась?
Горячий стыд, ужас от содеянного… как передать это?.. Я опрометью, едва не сбив Крёстную с ног, бросилась вон из избы, одним духом перебежала ограду, дорогу, мелкую нашу речушку и упала на землю в густых кустах ерника. Я боялась дышать, я боялась поднять глаза даже на гудевшую муху, и больше всего на свете мне хотелось умереть. Плакать я не могла, лежала молча, во рту у меня было сладко от повидла, и какой же противной казалась теперь эта сладость!.. Я представляла, как Крёстная заходит к нам, как рассказывает маме, какая я воровка, как стыдно маме за меня и как она меня ругает… А вот ещё баба узнает!!! И Колька!.. И Витька с Лидкой… И все-все-все!.. И будут кричать мне вслед: «Воровка! Воровка!». От этой картины я наконец заплакала. Плакала долго, тихо, отчаянно и решила никогда, ни за что не выходить из этих кустов и тут умереть.
Меня уже искали. Я слышала, как звала меня мама, потом Крёстная, потом где-то недалеко от меня пробежал Колька, крича на бегу: «Вылазь, слышь? Ничего тебе не будет!». Значит, и он уже знает… Я затаила дыхание, и Колька пробежал мимо. Мне было слышно, как он доложил: «Нету её там!», и в мамином голосе, звавшем меня, явно зазвучала тревога.
Темнело. В кустах стало сыро и холодно. Я села, обхватила руками коленки и уткнулась в них подбородком. Заквакали лягушки, зазвенели комары. Моя решимость умереть в кустах поубавилась. Комары кусались, что-то трещало и шуршало в кустах. Становилось очень страшно.
И вдруг совсем близко раздался мамин голос: «Доча, иди домой. Иди, моя. Не бойся. Вон, слышишь, и баба тебя зовёт». С другой стороны послышались шаги и бабин протяжный крик: «Лю-ю-да!». Я встала и заревела в голос.
Дома никто не сказал ни слова о повидле. Мама накормила меня, как-то особенно ласково погладила по голове и вздохнула. Сидевшая рядом бабушка вытерла глаза уголком платка и отвернулась. Даже Колька ни в тот вечер, ни после ни разу не назвал меня воровкой. И только Крёстная на другой день сказала строго и спокойно: «Больше ты так никогда делать не будешь». Я кивнула и робко подняла на неё глаза. Она улыбнулась: «Ну, пойдём ко мне чай с повидлом пить!» Но я отчаянно замотала головой и убежала.
Людмила Соснина
Оставить сообщение: