Рекламный баннер 990x90px ban1
77.96
90.56

А мы так мало знаем про войну

А мы так мало знаем про войну...

Имя Владимира Михайловича Калягина хорошо известно в нашем районе, республике как творчески одарённого и скромного человека, поэта, по- настоящему любящего родную землю, малую родину и нашу необъятную Россию.

Он – носитель двух культур: хакасской – по линии мамы Александры Николаевны, и русской – по линии отца Михаила Фёдоровича, по сути, счастливый человек. Гармония с окружающим миром, близкими и родными стала, наверное, отправной точкой в развитии поэтического дара.
О себе рассказывает коротко: «Родился 15 марта 1940 года в деревне Биджа Усть-Абаканского района. Отчётливо помню военных лет безрадостное детство. Окончил школу-семилетку и уехал продолжать учёбу в город. Думал – ненадолго, оказалось – навсегда. Хотя как был деревенским своей сутью, так им и остался. До армии успел поработать на Таймыре, в Норильске. Службу в армии проходил на Чукотке, где и увидели свет мои первые стихи. Вернулся в Черногорск. «Зуд» справедливости заставил сменить несколько профессий. Остановился в шахте. И всегда главным стержнем, на котором держится жизнь, были стихи. О чём они? О любви к родному краю, об окружающих меня людях, о жизни».
В постоянной рубрике районной газеты предлагаем вашему вниманию поэтические строки нашего талантливого земляка, настоящего труженика родной земли, отдавшего более 30 лет своей жизни шахтёрскому труду.

***
Нас бедами, как дождичком кропило.
Война - всегда по лезвию беды.
Как выжили?! Картошка да крапива,
да липняки отвратной лебеды.
Беда, как смерч, и некуда деваться,
и всё больнее голода тиски.
С одной заботой – живу бы остаться,
рискуя на объездчика нарваться,
с полей сбирать ходили колоски.
Опасно было, страшно было – знали,
и с колосками, знали, дома ждут.
У нас, мальчишек, сумки отбирали,
а взрослым – скорый и неправый суд.
Из подворотен воробьиной стайкой
разбоем детским промышляли мы,
совхозным свиньям урезая пайку,
с машин ползущих воровали жмых.
Его везли разбитым, в ямах, трактом,
шофёрский люд, конечно, нас гонял.
Но жмых еду разнообразил как-то,
а иногда и просто заменял.
И как-то выжил, не попал под молот,
счастливая, по жребию, стезя,
был тяжкой ношей постоянный голод –
нельзя привыкнуть и забыть нельзя.
Потом, подросших, юности дорога
к полям, заводам, стройкам повела,
и всё, казалось, потерпеть немного
и веселее двинутся дела,
и станем жить, не выживать как прежде,
о чём мечтали в горьком детстве мы,
и жаль себя, мы прожили в надежде,
и сверстников, не выживших из тьмы.
Пред ними вечный я сдаю экзамен,
не отвести и не потупить взгляд:
мальчишки те недетскими глазами
мне в душу укоряюще глядят.

Скорби, моя земля, но и гордись
Ещё так мало знаем про войну,
ленивы что ль к стыду и укоризне,
а шли фашисты растоптать страну
и нас, как память, вытравить из жизни.
Ну что ж, Россию можно не любить
и отвергать, как видим мы, несложно.
И только невозможно победить,
поставить на колени невозможно.
А мы так мало знаем про войну,
о тех, кому обязаны Победой,
и я, пред ними чувствуя вину,
спешу о людях, близких мне, поведать.
Лишь над страной войны раздался гром
и протрубили сбор военкоматы,
чтоб защитить и Родину, и дом,
ушли втроём Аёшины в солдаты.
Сибиряки, хоть на гвардейский смотр,
шли с врагом покончить поскорее.
Семён Андреич, Михаил и Пётр
с наказом строгим старого Андрея –
дурком не подставляться под картечь,
есть храбрость, но и воинская сметка,
себя блюсти, товарищей беречь
и быть достойным доброй славы предков.
Войны катилась грозная волна.
И сразу в пекло, где и кровь, и копоть,
и от границы, то не их вина,
пришлось до Волги, отступая, топать.
И было горько, страшно, тяжело,
враг жёсткой хваткой ухватил за глотку,
и смертный бой за каждое село,
за каждый дом, за каждую высотку.
И есть ли он, терпения, предел?
Кто может обозначить эти грани?
И было чудом то, что уцелел,
где два исхода – иль убит, иль ранен.
Труд непомерной тяжести – война.
Жестокая, на кровушке, работа.
Всего с лихвой им выдала сполна
хребет войне сломавшая пехота.
Дрались, цена страшна, за Сталинград,
и чаша славы их не миновала,
в тылу в тревоге за своих солдат
жена и мать с меньшими горевала.
И лишь молила – Господи, спаси,
у сердца письма редкие носила.
А там уж гнали ворога с Руси,
своей его превозмогая силой.
Теперь уже от Волги – на Берлин!
Лицо Победы устремив на запад,
по-русски клином вышибая клин,
и та же гарь иной имела запах.
Отвоевавшись на чужих полях,
куда был враг и навсегда отброшен,
домой к жене, и пусть на костылях,
пришёл Семён Андреевич Аёшин.
Он в медсанбате – ногу сбереги! –
кричал хирургу, заходясь от боли,
какой, к чертям, крестьянин без ноги,
какой работник на культяпке в поле.
Какой случился праздник на селе!
Так были скупы радости и кратки.
И шли в тот день, кто с дойки,
кто с полей,
душой погреться вдовы и солдатки.
Другому б год – оправиться от мук,
Семён Андреич лишь недельку отжил –
кругом развал, как без мужичьих рук!
Да он без дела больше б занедужил.
И вновь обрёл работника совхоз.
Не клянчил льгот Семён и привилегий
и гнул полозья, дуги из берёз,
чинил и ладил сани и телеги.
И что-то в жизни, знающему мне,
подумать страшно,
сколько ж им досталось:
кто выжил – раны – память о войне,
души и тела до краёв усталость.
А кто оценит горе матерей.
Но к этой, знать, благоволили боги:
домчались вести из госпиталей,
что оба живы и уже в дороге.
Сквозь смерть пронёс их ангел имена,
его, в судьбе, все мечены причастьем,
и то, что возвратила всех война
в одной семье – неслыханное счастье.
Давным-давно закончилась война,
уже моё стареет поколенье,
а тех солдат святые имена
не подлежат старенью и забвенью.
И подвиг их рассматривая вблизь,
не устаёшь их мужеству дивиться.
Скорби, моя земля, но и гордись,
детьми своими вправе ты гордиться.

***
Вокзал ЖД, гудящий рой народа,
Гармошка шпарит – и азарт, и риск.
На долгих три, мы это знаем, года
нас провожает в армию Норильск.
И все в обрез. У нас уже все вкратце,
уже от всех мы как бы за стеной.
Мы не мальчишки – нам по девятнадцать,
тогда таким был возраст призывной.
В расцвете самом, в юношеском блеске,
Норильск, ты помнишь тех призывников:
Филиппов, Волков, Маслов, Соболевский
и ваш слуга, и Вовчик Бордюков.
Друг друга мы стараемся прощупать,
ведь надо знать,
с кем хлеб делить и соль,
Ещё мы в штатском –
нас уже не спутать,
мы все, как есть, пострижены под ноль.
И донеслась команда – по вагонам.
– Я буду ждать, люблю тебя, держись...
Назад качнувшись, поплыла с перроном
уже как будто и не наша жизнь.
А поезд набирал всё больше хода.
И пусть ничто нельзя предугадать,
но так хотелось верить, все три года –
нас, как прихода солнца, будут ждать.
Менялись придорожные картинки,
пустел набитый снедью чемодан,
а впереди маячила Дудинка
и где-то там, за далью, Магадан.

***
Нависли тучи в три наката,
и вдалеке над кромкой круч
обозначение заката -
снопом подзолоченных луч.
Застыло все в какой-то муке -
дома под крышами, поля,
и лишь, заламывая руки,
куда-то рвались тополя.
Июньский ветер пьяный в доску,
а может, дурочку валял,
лохматил тополям прическу,
как будто страсти нагонял.
От низких туч стемнело рано.
День укатил, не наследя,
как ощущение обмана,
но обещание дождя.

Подготовила
Екатерина Фисенко
15

Оставить сообщение:

Поделитесь новостями с жителями города
Если Вы стали свидетелем аварии, пожара, необычного погодного явления, провала дороги или прорыва теплотрассы, сообщите об этом в ленте народных новостей. Загружайте фотографии через специальную форму.
Полезные ресурсы